Джек лондон любовь к жизни распечатать. Онлайн чтение книги Любовь к жизни Love of Life

Год: 1905 Жанр: рассказ

Главные герои: Странник

В рассказе двое усталых мужчин идут через дикую местность, неся добытое золото. Один подворачивает ногу и другой оставляет его. Весь сюжет построен на том, как этот другой, пытается выжить. Он терпит голод, холод и боль. В какой-то момент он решает оставить золото, чтобы облегчить ношу. В конце пути его преследует больной волк. Также он находит кости и золото своего друга. Он стал ужином для волков. В конце его подбирают люди и отвозят в Сан-Франциско.

Рассказ учит любить жизнь и ставить ее выше денег, а также не сдаваться ни при каких обстоятельствах.

Читать кратко Джек Лондон Любовь к жизни

Двое изможденных мужчин спускаются к реке. Они несут с собой ружья и тяжелые тюки. Один из них поскользнулся на валуне и подвернул ногу. Он попытался идти дальше, но пошатнулся. Второй спутник, Билл, шел спереди, не оглядываясь, и не отреагировал, даже когда его позвали по имени. Вскоре он выбрался на противоположный берег и скрылся за горизонтом.

Оставшийся мужчина посмотрел на часы. Он не знал точно, какой сейчас месяц, поскольку за последнее время сбился со счета. Человек пытался сориентироваться на местности. Он только знал, что приток реки Коппермайк, где он сейчас находился, бежал в сторону океана. Путник еще раз попытался позвать друга, но тщетно. Он поправил тюк и через боль побрел к берегу. Мужчина поднимается на холм и видит, что снизу, в долине, нет ни одной живой души. К нему подкрался страх, но он решил не сдаваться и двигался по следам своего спутника. Они должны были привести его к тайнику, где можно запастись едой и патронами. К тому же он уверен, там его ожидает Билл, а потом они вместе пойдут к Гудзонову заливу. Эти мысли помогали ему идти вперед. Главное, что давало ему силы – уверенность в том, что друг его будет ждать. Два дня до этого он не ел и теперь мечтал добраться до тайных запасов, а пока что питался болотными ягодами. Ушибив большой палец на ноге, мужчина развел костер, просушил одежду, перевязал ногу и уснул.

Следующим днем путник проснулся, испытывая чувство голода. Недалеко от него пробежал олень, но он не мог его застрелить, ведь в оружии не было патронов. Мужчина подвязал тюк и впервые подумал о том, не оставить ли ему здесь мешочек, в котором хранилось золото. Его вес равнялся весу всей остальной ноши. Все же он решил оставить деньги и пошел дальше. Каждый шаг отзывался болью в ноге и в желудке. Днем он проходил по местности, где водилось много живности, но уловить ничего не смог. Вечером в луже он заметил рыбку, но уловить не получилось даже ее. Тогда он заплакал.

Проснувшись следующим утром, мужчина увидел, что ночью выпал снег. Мох стал сырым, костер погас. Он пошел дальше, но все время думал лишь о еде. Ночью спал без костра, на него падали холодные капли дождя. Утром путник перемотал стертые в кровь ноги, но отказаться от золота не решается. Весь следующий день он находился в состоянии полуобморока. Днем и вечером ему удалось поймать несколько пескарей и съесть их живьем. Шел он все медленнее. Окружающая среда начинала постепенно изменять свой вид. Появлялось все больше признаков пребывания здесь хищников.

Через день пути мужчина увидел выступ скалы и решил спрятать там часть золота, чтобы позже вернуться и забрать. Идя дальше, он постоянно спотыкался, и в конце упал в куропаткино гнездо. Здесь он нашел маленьких птенцов и съел их живьем. Весь оставшийся день он гонялся за куропаткой. Еще через день он решил бросить деньги, даже не пряча их. Он просто высыпал золото на землю и пошел дальше. По дороге путник встретил бурого медведя и пытался убить его охотничьим ножом, но осознал, что слишком слаб для этого. Медведь же решил держаться от странного существа подальше и исчез. Человек продолжает путь. Теперь у него начинают появляться навязчивые мысли о смерти в зубах хищников.

Вечером он натыкается на недавно обглоданные кости олененка, который стал жертвой волков. Мужчина растирает кости в кашу и ест, то, что осталось, забирает с собой. Он движется дальше, но уже не различает дней. Он то теряет сознание, то приходит в себя. Однажды он пришел в сознание, лежа на выступающем камне, и посмотрел вниз. Там текла широкая река, которая впадала в море. Там же он увидел стоящий корабль. Однако недалеко от себя он замечает волка. Животное явно больное и ожидает, пока жертва умрет сама. Из последних сил мужчина движется в направлении корабля. Волк тащится за ним следом. По дороге он видит следы человека, который полз на четвереньках. Идя по следу, он находит обглоданные кости и такой же, как был у него, мешочек с золотом. Он теперь знает судьбу Билла. Проходит несколько дней и мужчина сам падает на четвереньки. Он стирает до крови колена, а волк ползет за ним и лижет кровавый след.

Уже совсем немного остается пройти к кораблю, но человек начинает впадать в забытье. Он старается сохранить силы для борьбы с волком и даже притворяется мертвым. Однажды ему удается убить волка, и он пьет его теплую кровь. Он корчится как червяк на земле, когда его находят ученые из китобойного судна. Корабль везет его в Сан-Франциско и всю дорогу он ест, выпрашивает у матросов сухари и прячет их в своем матрасе.

Картинка или рисунок Любовь к жизни

Действие балета начинается на невольничьем рынке в Андрополе. Предводитель корсаров Конрад пытается тайно встретиться с воспитанницей владельца рынка Медорой, которая тоже с нетерпением ждёт встречи с ним.

Краткое содержание Зощенко Ученая обезьянка

Рассказ М.М. Зощенко « Ученая обезьяна» повествует об одном клоуне, у которого была ученая обезьяна. Эта обезьяна могла посчитать и показать хвостом количество тех предметов, животных, птиц, которое она видела.

Dear reader! You can read the story «The Love of Life» by Jack London in English (in the original) and in Russian translation by Nina Dzaures. The Russian text is hidden.

Jack London. The Love of Life (in English, in the original, 1903)

They limped painfully down the bank, and once the foremost of the two men staggered among the rough-strewn rocks. They were tired and weak, and their faces had the drawn expression of patience which comes of hardship long endured.

They were heavily burdened with blanket packs which were strapped to their shoulders. Head-straps, passing across the forehead, helped support these packs. Each man carried a rifle. They walked in a stooped posture, the shoulders well forward, the head still farther forward, the eyes bent upon the ground.

“I wish we had just about two of them cartridges that’s layin’ in that cache of ourn,” said the second man.

His voice was utterly and drearily expressionless. He spoke without enthusiasm; and the first man, limping into the milky stream that foamed over the rocks, vouchsafed no reply.

The other man followed at his heels. They did not remove their foot-gear, though the water was icy cold ­so cold that their ankles ached and their feet went numb. In places the water dashed against their knees, and both men staggered for footing.

The man who followed slipped on a smooth boulder, nearly fell, but recovered himself with a violent effort, at the same time uttering a sharp exclamation of pain. He seemed faint and dizzy and put out his free hand while he reeled, as though seeking support against the air. When he had steadied himself he stepped forward, but reeled again and nearly fell. Then he stood still and looked at the other man, who had never turned his head.

The man stood still for fully a minute, as though debating with himself. Then he called out:

“I say, Bill, I’ve sprained my ankle.”

Bill staggered on through the milky water. He did not look around. The man watched him go, and though his face was expressionless as ever, his eyes were like the eyes of a wounded deer.

The other man limped up the farther bank and continued straight on without looking back. The man in the stream watched him. His lips trembled a little, so that the rough thatch of brown hair which covered them was visibly agitated. His tongue even strayed out to moisten them.

“Bill!” he cried out.

It was the pleading cry of a strong man in distress, but Bill’s head did not turn. The man watched him go, limping grotesquely and lurching forward with stammering gait up the slow slope toward the soft sky-line of the low-lying hill. He watched him go till he passed over the crest and disappeared. Then he turned his gaze and slowly took in the circle of the world that remained to him now that Bill was gone.

Near the horizon the sun was smouldering dimly, almost obscured by formless mists and vapors, which gave an impression of mass and density without outline or tangibility. The man pulled out his watch, the while resting his weight on one leg. It was four o’clock, and as the season was near the last of July or first of August, ­he did not know the precise date within a week or two, ­he knew that the sun roughly marked the northwest. He looked to the south and knew that somewhere beyond those bleak hills lay the Great Bear Lake; also, he knew that in that direction the Arctic Circle cut its forbidding way across the Canadian Barrens. This stream in which he stood was a feeder to the Coppermine River, which in turn flowed north and emptied into Coronation Gulf and the Arctic Ocean. He had never been there, but he had seen it, once, on a Hudson Bay Company chart.

Again his gaze completed the circle of the world about him. It was not a heartening spectacle. Everywhere was soft sky-line. The hills were all low-lying. There were no trees, no shrubs, no grasses ­naught but a tremendous and terrible desolation that sent fear swiftly dawning into his eyes.

“Bill!” he whispered, once and twice; “Bill!”

Jack London. Love of Life (continue reading in English on page 2)

Read in Russian / Читать на русском языке

Джек Лондон «Любовь к жизни» на русском языке (в переводе Нины Дарузес)

Прихрамывая, они спустились к речке, и один раз тот, что шел впереди, зашатался, споткнувшись посреди каменной россыпи. Оба устали и выбились из сил, и лица их выражали терпеливую покорность — след долгих лишений. Плечи им оттягивали тяжелые тюки, стянутые ремнями. Каждый из них нес ружье. Оба шли сгорбившись, низко нагнув голову и не поднимая глаз. — Хорошо бы иметь хоть два патрона из тех, что лежат у нас в тайнике, — сказал один. Голос его звучал вяло, без всякого выражения. Он говорил равнодушно, и его спутник, только что ступивший в молочно-белую воду, пенившуюся по камням, ничего ему не ответил.

Второй тоже вошел в речку вслед за первым. Они не разулись, хотя вода была холодная, как лед, — такая холодная, что ноги у них и даже пальцы на ногах онемели от холода. Местами вода захлестывала колени, и оба они пошатывались, теряя опору. Второй путник поскользнулся на гладком валуне и чуть не упал, но удержался на ногах, громко вскрикнув от боли. Должно быть, у него закружилась голова, — он пошатнулся и замахал свободной рукой, словно хватаясь за воздух. Справившись с собой, он шагнул вперед, но снова пошатнулся и чуть не упал. Тогда он остановился и посмотрел на своего спутника: тот все так же шел впереди, даже не оглядываясь.

Целую минуту он стоял неподвижно, словно раздумывая, потом крикнул: — Слушай, Билл, я вывихнул ногу! Билл ковылял дальше по молочно-белой воде. Он ни разу не оглянулся. Второй смотрел ему вслед, и хотя его лицо оставалось по-прежнему тупым, в глазах появилась тоска, словно у раненого оленя. Билл уже выбрался на другой берег и плелся дальше. Тот, что стоял посреди речки, не сводил с него глаз. Губы у него так сильно дрожали, что шевелились жесткие рыжие усы над ними. Он облизнул сухие губы кончиком языка. — Билл! — крикнул он.

Это была отчаянная мольба человека, попавшего в беду, но Билл не повернул головы. Его товарищ долго следил, как он неуклюжей походкой, прихрамывая и спотыкаясь, взбирается по отлогому склону к волнистой линии горизонта, образованной гребнем невысокого холма. Следил до тех пор, пока Билл не скрылся из виду, перевалив за гребень. Тогда он отвернулся и медленно обвел взглядом тот круг вселенной, в котором он остался один после ухода Билла.

Над самым горизонтом тускло светило солнце, едва видное сквозь мглу и густой туман, который лежал плотной пеленой, без видимых границ и очертаний. Опираясь на одну ногу всей своей тяжестью, путник достал часы. Было уже четыре. Последние недели две он сбился со счета; так как стоял конец июля и начало августа, то он знал, что солнце должно находиться на северо-западе. Он взглянул на юг, соображая, что где-то там, за этими мрачными холмами, лежит Большое Медвежье озеро и что в том же направлении проходит по канадской равнине страшный путь Полярного круга.

.

ЛЮБОВЬ К ЖИЗНИ

Двое людей, прихрамывая, спустились к реке. Им предстояло перейти ее. Но когда второй путник вошел в воду, он подскользнулся, громко вскрик­нув от боли. Он вывихнул ногу.

Просьба о помощи не заставила товарища да­же оглянуться. «Билл ковылял дальше по молоч­но-белой воде». Тогда человек собрался с духом и, передвинув тюк ближе к левому плечу, чтобы тяжесть меньше давила на больную ногу, преодо­лел реку сам.

На другом берегу он торопливо взобрался на вер­шину холма, за гребнем которого скрылся Билл. За холмом товарища не было. Отчаяние охватило путника, но он продолжал идти. Чтобы не заблу­диться, он стал придерживаться следов Билла.

«Оставшись один, он не сбился с пути. Он знал, что еще немного - и он подойдет к тому месту, где сухие пихты и ели, низенькие и чахлые, окру­жают маленькое озеро Титчинничили, что на мест­ном языке означает: «Страна Маленьких Палок». От водораздела начинается другой ручей, текущий на запад; он спустится по нему до реки Диз и там найдет свой тайник под перевернутым челноком, заваленным камнями. В тайнике спрятаны патро­ны, крючки и лески для удочек и маленькая сеть - все нужное для того, чтобы добывать себе пропи­тание. А еще там есть мука - правда, немного, и кусок грудинки, и бобы».

Он верил, что Билл подождет его там, иначе все его усилия были бы бессмысленными. Без Билла, с больной ногой, ему не дойти. Он ничего не ел уже два дня и много дней не ел досыта. Чтобы как-то приглушить голод, он срывал бледные болотные ягоды. Он знал, что не сможет ими насытиться, но продолжал обманывать себя, терпеливо жуя. Од­нажды он увидел совсем близко оленя, который стоял и смотрел на него. Забывшись, он схватил незаряженное ружье, прицелился и нажал на ку­рок. Олень не упал, а бросился прочь, стуча копы­тами по камням.

«Со временем он потерял представление, где находится север, и забыл, с какой стороны он при­шел вчера вечером. Но он не сбился с пути. Это он знал. Скоро он придет в Страну Маленьких Палок.

Он знал, что она где-то налево, недалеко отсюда - быть может, за следующим пологим холмом».

Когда он дошел до небольшой ложбины, навст­речу ему поднялись белые куропатки. Он бросил в них камнем, но промахнулся. Потом он пополз по мокрому мху в надежде наткнуться на другую ку­ропатку. Один раз это чуть не произошло. Он ус­пел схватить ее, и в руке у него осталось три хвос­товых пера. Он очень устал, и его часто тянуло лечь на землю и уснуть; но желание дойти до Страны Маленьких Палок и голод заставляли двигаться вперед. «Он искал лягушек в озерах, копал рука­ми землю в надежде найти червей, хотя знал, что так далеко на Севере не бывает ни червей, ни ля­гушек». Голод заставлял заглядывать в каждую лужу. И вот однажды в одной из них он увидел не­большую рыбешку. Насытиться ею не представ­лялось возможным, но он все-таки стал ее ловить. Сначала он пытался ловить ее руками. Но рыбка все время ускользала, а руки поднимали муть, мешая видеть добычу. Тогда он отвязал жестяное ведерко и начал вычерпывать из лужи воду. Че­рез полчаса в луже почти не осталось воды. Но ры­ба исчезла. Дело в том, что в луже была незаметная расщелина среди камней, через нее и выбралась рыба в соседнюю лужу. Но новая лужа была на­столько огромной, что вычерпать ее не представ­лялось возможным. И тогда в отчаянии он опустил­ся на землю и заплакал.

Вскоре пошел мокрый снег, и надо было идти дальше. «Он уже не думал ни о Стране Маленьких Палок, ни о Билле, ни о тайнике у реки Диз. Им владело только одно желание: есть!» Ночью снег превратился в холодный дождь. Наступил день - серый день без солнца. Теперь дождя уже не бы­ло. Чувство голода притупилось, и осталась лишь тупая, ноющая боль в желудке. Зато мысли стали яснее, и он опять думал о Стране Маленьких Па­лок и о своем тайнике у реки Диз. Когда прогляну­ло солнце, путнику удалось определить стороны света. Это не очень помогло, поскольку он теперь уже точно знал, что сбился с пути. Он решил, что правильнее будет свернуть вправо, чтобы найти правильный путь. Около полудня судьба улыбну­лась вновь. Он увидел двух пескарей в большой луже. Вычерпать воду было немыслимо, но теперь он стал спокойнее и ухитрился поймать их жестя­ным ведерком. Он съел рыбок сырыми. Вечером он поймал еще трех пескарей. Голод настолько от­ступил, что ему хватило силы воли, чтобы одну из рыб оставить на завтрак. В этот день он прошел не больше десяти миль, а на следующий, двигаясь только, когда позволяло сердце, - не больше пя­ти. Местность была ему теперь незнакома.

Ноша за плечами давила все сильнее. Он постепен­но выкидывал наименее значимые, по его мнению, предметы. Но всегда оставлял мешочек, неболь­шой, но увесистый. И вот настал тот день, когда он развязал этот мешочек. В нем было золото, кото­рое он разделил пополам. Одну половину он спря­тал на видном издалека выступе скалы, а другую всыпал обратно в мешок.

Он стал постоянно спотыкаться и падать и од­нажды свалился прямо на гнездо куропатки. «Там было четверо только что вылупившихся птенцов, не старше одного дня; каждого хватило бы только на глоток; и он съел их с жадностью, запихивая в рот живыми…» Куропатка-мать летала вокруг него, стараясь спасти своих детей. Съев птенцов, он стал бросать в куропатку камнями и перебил ей крыло. Куропатка бросилась от него прочь, он - следом. Эта погоня привела его в болотистую ни­зину, где на мокром мху были чужие человеческие следы. Должно быть, их оставил Билл. Но голод не дал ему остановиться, поскольку куропатка убе­гала. Он хотел сначала поймать ее, а потом вер­нуться к следам. Однако с наступлением темноты птица скрылась, а наутро следы Билла ему не уда­лось найти. К полудню он совсем выбился из сил. Он опять разделил золото, на этот раз просто вы­сыпав половину на землю. К вечеру он выбросил и другую половину.

«Его начали мучить навязчивые мысли. Поче­му-то он был уверен, что у него остался один па­трон, - ружье заряжено, он просто этого не заме­тил. И в то же время он знал, что в магазине нет патрона. Эта мысль неотвязно преследовала его. Он боролся с ней часами, потом осмотрел магазин и убедился, что никакого патрона в нем нет. Разо­чарование было так сильно, словно он и в самом деле ожидал найти там патрон».

Однажды он увидел большого бурого медведя. Он вытащил охотничий нож и собрался драться. «Перед ним было мясо и - жизнь». Но вдруг он осознал, что слишком слаб для борьбы с большим, сильным и здоровым зверем. «Но он не двинулся с места, осмелев от страха; он тоже зарычал, сви­репо, как дикий зверь, выражая этим страх, кото­рый неразрывно связан с жизнью и тесно сплета­ется с ее самыми глубокими корнями». Медведь отступил. Кругом были волки.

Они по двое и по трое то и дело перебегали ему дорогу. А к вечеру он набрел на кости, разбросан­ные там, где волки ели свою добычу. Он сел на кор­точки, держа кость в зубах, и стал высасывать из нее соки, которые еще окрашивали ее в розовый цвет. Потом он стал дробить кости камнем, разма­лывая их в кашу, и с жадностью поедать.

А потом потянулись дожди вперемежку со сне­гом. Он питался раздробленными костями, кото­рые подобрал до последней крошки и унес с собой. Однажды он пришел в сознание, когда лежал под теплыми лучами солнца. Рядом текла незнакомая река, которая вливалась в море. Там, вдалеке, он увидел корабль, стоявший на якоре. Сначала ему показалось, что это мираж, но видение не исчеза­ло. И он поверил, что впереди корабль.

Он закрыл глаза и подумал. «Он шел на северо- восток, удаляясь от реки Диз, и попал в долину реки Коппермайн. Эта широкая, медлительная ре­ка и была Коппермайн. Это блистающее море - Ледовитый океан. Этот корабль - китобойное суд­но». Рядом оказался больной волк: он все время чихал и кашлял.

Он не имел сил наброситься на человека, но по­нимал, что человеку осталось немного жить. И он стал ждать, когда человек умрет. Если раньше его, то ему удастся полакомиться, если позже - чело­век съест его.

Человек был очень слаб. «Все его движения бы­ли медленны. Он дрожал, как в параличе. Он хо­тел набрать сухого мха, но не смог подняться на ноги. Несколько раз он пробовал встать и в конце концов пополз на четвереньках. Выпив кипятку, он почувствовал, что может подняться на ноги и да­же идти, хотя силы его были почти на исходе. Ему приходилось отдыхать чуть не каждую минуту. Он шел слабыми, неверными шагами, и такими же слабыми, неверными шагами тащился за ним волк».

После полудня он напал на след другого чело­века, который не шел, а тащился на четвереньках. Возможно, это был след Билла. Он пошел по это­му следу и чуть дальше обнаружил рядом со сле­дами человека следы волков. Рядом лежали об­глоданные кости. Он подумал, что это кости Бил­ла, и не стал их размалывать, чтобы съесть.

К концу пятого дня до корабля все еще остава­лось миль семь, а он теперь не мог пройти и мили в день. Оглянувшись как-то, он увидел, что волк с жадностью лижет кровавый след, тянущийся от разбитых коленей, и ясно представил себе, каков будет его конец, если он сам не убьет волка. «И все- таки ему хотелось жить. Было бы глупо умереть после всего, что он перенес. Судьба требовала от него слишком много. Даже умирая, он не покорял­ся смерти». Однажды он лежал, отдыхая, и почув­ствовал, как шершавый язык волка лизнул его. Он попытался схватить волка, но не успел, поскольку был слишком слаб. Полдня он лежал неподвижно, борясь с забытьем и сторожа волка, который хо­тел его съесть. Время от времени он забывался во сне; но все время был начеку.

«Дыхание он не услышал, но проснулся оттого, что шершавый язык коснулся его руки. Человек ждал. Клыки слегка сдавили его руку, потом да­вление стало сильнее - волк из последних сил старался вонзить зубы в добычу, которую так долго подстерегал. Но и человек ждал долго, и его искусанная рука сжала волчью челюсть. Его ру­кам не хватало силы, чтобы задушить волка, но человек прижался лицом к волчьей шее, и его рот был полон шерсти. Прошло полчаса, и человек по­чувствовал, что в горло ему сочится теплая струй­ка. Потом человек перекатился на спину и уснул».

На китобойном судне «Бедфорд» находилось не­сколько человек из научной экспедиции. С палубы они заметили истощенного человека, показавше­гося им странным существом. Они не могли пред­положить, что это человек. Его взяли на борт. Че­рез три недели, лежа на койке китобойного судна «Бедфорд», человек со слезами рассказывал, кто он такой и что ему пришлось вынести. Прошло несколь­ко дней, и он уже сидел за столом вместе с учены­ми и капитаном в кают-компании корабля. «Он был в здравом уме, но чувствовал ненависть ко всем сидевшим за столом. Его мучил страх, что еды не хватит». Он толстел с каждым днем, потому что по­сле завтрака прокрадывался на бак и, словно ни­щий, протягивал руку кому-нибудь из матросов, выпрашивая сухарик. Когда ему давали подачку, человек жадно хватал кусок и прятал за пазуху. Ученые осмотрели потихоньку его койку. И койка, и матрац, и все углы были набиты сухарями. Уче­ные сказали, что это должно пройти, и это дейст­вительно прошло, прежде чем «Бедфорд» стал на якорь в гавани Сан-Франциско.

Здесь искали:

• джек лондон любовь к жизни краткое содержание
• краткое содержание любовь к жизни джек лондон
• любовь к жизни джек лондон краткое содержание

ДЖЕК ЛОНДОН

ЛЮБОВЬ К ЖИЗНИ

Читает Михаил Ульянов

В рассказе "Любовь к жизни" Джек Лондон изобразил двух друзей-золотоискателей, которые возвращаются домой после удачных поисков желтого металла. Один из них вывихнул ногу и попросил своего спутника о помощи. Но тот бросил товарища в беде и пошел дальше, прихватив с собой часть добычи. Его друг, оставшийся в одиночестве, отчаянно борется за жизнь. Он.решает идти дальше, несмотря на боль, но сбивается с дороги. Идти с поврежденной ногой становится все тяжелее, и герой задумывается над тем, что делать со своей долей добычи. Он оказался перед выбором: избавиться от золота как от лишнего груза или от всех остальных вещей. Он не решился оставить золото в той земле, которой оно принадлежало раньше. Золотоискатель изнемогал от голода. Несколько раз он пытался поймать куропатку, но безуспешно. "Глядя, как куропатка отлетает прочь, он чувствовал к ней такую ненависть, словно она причинила ему страшное зло". Он впадал в беспамятство, бредил едой, но, придя в себя, чувствовал только боль от голода в животе. Когда мокрый снег погасил костер, путник дошел до крайней точки страдания и начинал думать, что умереть не так больно, как жить. Но сквозь бессилие прорывалась бесконечная любовь к жизни и вынуждала его еще и еще раз подниматься и идти дальше. Герою удалось выйти к людям, но в конце пути произошло символическое событие: он увидел останки своего друга-предателя. Еще долгое время спасшегося преследовал страх голодной смерти.
Рассказ Джека Лондона заставляет читателя задуматься над такими понятиями, как жизнь и смерть, предательство и дружба, над относительностью материальных ценностей.

Перед нами фотография Джека Лондона. На протяжении многих лет он выглядел примерно одинаково, и мало кто из окружающих догадывался, что за плечами этого сильного, юношески открыто смотрящего на мир, большеглазого, с крупными чертами красивого лица, с мальчишески ясной улыбкой человека - спортсмена или путешественнике,- годы лишений, нищеты и голода, тяжелого «черного» труда. Он не раз находился на грани жизни и смерти, объездил полсвета, тонул в водоворотах, мерз на крышах поездов, задыхался от пара в прачечной, где ему пришлось работать в момент беспросветной нужды. Построенный им в конце жизни Дом Волка сгорел у него на глазах - сгорела воплощенная мечта его скитальческой, бездомной жизни. Впрочем, он вряд ли смог бы стать подлинным хозяином-фермером...
И все-таки он был по-настоящему счастлив. Потому что презирал само понятие «уступить обстоятельствами, потому что высоко ставил понятие «человек». Он и сам был таким человеком - мужественным, упорным и стойким. И когда его постигла страшная болезнь, грозившая превратить его в калеку, жалко цепляющегося за жизнь, - он предпочел такому существованию смерть.
Джек Лондон прожил всего сорок лет (1876 - 1916), отдав половину из них литературе, написав несколько романов и более полутора сотен рассказов. До сих пор он остается самым читаемым в мире американским писателем, его книги издаются более чем в тридцати странах. Причина громадной тяги к его творчеству отнюдь не в «экзотичности» сюжетов и тем более не в «скандальных» подробностях его биографии, как утверждают некоторые падкие до сенсаций буржуазные критики.
Он всегда писал быстро, и каждое слово, каждая фраза выходили из-под его пера именно такими, какими они рождались в его творческом воображении, горячими, страстными, нетерпеливыми. Истории, сочиненные и подлинные, подсказанные случайной встречей или выношенные в течение долгого времени, всегда звучали в устах Джека Лондона с такой энергией, с таким ощущением сиюминутности, что и сегодня это ощущение не покидает читателя.

А. М. Горький, восхищавшийся Джеком Лондоном, одной из главных черт его творческой манеры назвал умение «хорошо видеть, глубоко чувствовать творческую силу воли и умение изображать волевых людей». Вот это качество, пожалуй, и есть главное, что объединяет любимых героев американского писателя, таких разных, со столь несхожими судьбами, поставленных жизнью в столь многообразные - драматические, трагические обстоятельства. Одним из центральных в Северном цикле стал классический - по скульптурной образности, мастерству повествования, по мощи и глубине замысла - рассказ «Любовь к жизни» (1905 г.). Это рассказ о человеке, нигде не названном даже по имени, о человеке, чья внешность, личная жизнь, прошлое и будущее так и остаются неизвестными. Просто - о Человеке. О воле его к жизни, о торжества этой воли в тех обстоятельствах, когда сама смерть кажется блаженным избавлением. Рассказ, стоящий в творчестве певца сильных и смелых людей особняком, как бы вобрал в себя всю проблематику цикла. Реалист и романтик слились здесь воедино, чтобы прославить величие Человека. «Мне нельзя отступиться!» - эти слова Джека Лондона явственно слышатся, когда мы читаем или слушаем потрясающее повествование о человеке, не сдавшемся перед «белым безмолвие» смерти, выжившем вопреки ему.
М. Бабаева

© ООО «Издательство АСТ», 2018

Сын волка

Белое безмолвие

– Дольше пары дней Кармен не протянет. – Мейсон выплюнул кусок льда, с сожалением взглянул на несчастное животное, снова засунул собачью лапу в рот и продолжил обгрызать намерзший между когтями лед. – В жизни не встречал надежной ездовой собаки с заумной кличкой. – Он завершил операцию и оттолкнул жалобно скулившую Кармен. – Ни одна не выдерживает здешней жизни: все быстро сдают, слабеют и дохнут. Видел когда-нибудь, чтобы подвел пес с надежным именем типа Касьяр, Сиваш или Хаски? Нет? И не увидишь! Вот взгляни хотя бы на Шукума. Он же…

Мейсон не договорил. Поджарый свирепый зверь вскочил и щелкнул зубами возле шеи хозяина.

– Ну что еще надумал?

От крепкого удара рукояткой хлыста по уху пес задрожал и растянулся на снегу, с клыков закапала желтая слюна.

– Видишь? Я же говорил, что Шукум не слабак. Готов поспорить, не пройдет и недели, как он сожрет Кармен.

– Вероятно. Боюсь только, что твоему любимцу тоже несдобровать, – возразил Мэйлмют Кид, переворачивая над огнем замерзший хлеб. – Мы сами съедим Шукума еще до конца пути. Что скажешь, Рут?

Индианка опустила льдинку в кофе, чтобы осадить гущу, перевела взгляд с Мэйлмюта Кида на мужа, потом на собак, но не сочла нужным ответить. К чему пустые слова, когда и так все ясно? Впереди две сотни миль мучительного пути, а запасов едва хватит на шесть дней, да и то лишь на людей. Собак кормить нечем. Выхода нет.

Двое мужчин и женщина сели поближе к костру и принялись за скудную трапезу. Собаки лежали в упряжке, поскольку это был короткий дневной отдых, и провожали каждый кусок голодными взглядами.

– Сегодня последний ленч, – вздохнул Мэйлмют Кид. – А за собаками придется постоянно следить: того и гляди набросятся и загрызут.

– Подумать только: когда-то я возглавлял методистскую общину в Эпсуорте, да еще и в воскресной школе преподавал. – Вспомнив невероятные подробности собственной биографии, Мейсон вдруг помрачнел и погрузился в созерцание пара, поднимавшегося от оттаявших у костра мокасин. Так он неподвижно просидел до тех пор, пока Рут не вывела его из задумчивости, налив кофе.

– Слава богу, хотя бы чая у нас много! Я-то видел в Теннеси, как он растет. Эх, чего только не отдал бы за горячий початок вареной кукурузы! Не горюй, Рут, недолго еще тебе осталось голодать и шлепать по снегу бог знает в чем.

Глаза индианки наполнились великой любовью к доброму повелителю – первому белому человеку, которого довелось встретить; первому мужчине, обращавшемуся с женщиной лучше, чем со скотиной или вьючным животным.

– Да, Рут, – продолжил муж на том живописном, полном иносказаний языке, который позволял им понимать друг друга. – Потерпи немного. Скоро выберемся отсюда, сядем в каноэ белого человека и поплывем по большой соленой воде. Да, плохая, сердитая вода. Постоянно качаются и пляшут белые горы. Так далеко, так долго! Плывешь десять снов, двадцать снов, сорок снов, – принялся он загибать пальцы, словно хотел показать дни, – а вода, злая вода никак не кончается. Но потом все-таки приплывем в большую-большую деревню. Там людей видимо-невидимо… почти как комаров летом. И вигвамы огромные – высотой в десять, а то и в двадцать сосен! Ну как же тебе объяснить?

Мейсон растерянно замолчал, умоляюще взглянул на товарища и прилежно изобразил, как ставит одну на другую двадцать сосен.

Мэйлмют Кид цинично, но жизнерадостно улыбнулся, зато глаза Рут засветились доверчивым восхищением: почти не понимая слов, она чувствовала, что муж шутит, и снисхождение наполняло бедное сердце радостью.

– А затем войдем в… в большой ящик и – ррраз! – взлетим высоко-высоко. – Для наглядности Мейсон подкинул опустевшую кружку, ловко поймал и закричал: – Два! И снова спустимся на землю. О, великие шаманы! Ты поедешь в форт Юкон, а я – в Арктик-сити. Там есть такая струна длиной в двадцать пять снов. И вот я схвачусь за один конец и скажу: «Привет, Рут! Как дела?» А ты спросишь: «Это мой добрый муж?» – «Да», – отвечу я. «Не могу испечь хороший хлеб, сода закончилась», – пожалуешься ты. Тогда я скажу: «Поищи в кладовке, под мукой. До свидания». Ты найдешь много соды и испечешь вкусный хлеб. И так все время: ты в форт Юкон, я в Арктик-сити. Ай да великие шаманы!

Рут так наивно, простодушно улыбнулась, что спутники расхохотались. Рассказ о чудесах Большой земли оборвала собачья драка, а к тому времени, как мужчины разняли рычащих псов, индианка уже сложила вещи в сани и собралась в путь.

– Ну же, пошли! Смелее, вперед! Не ленитесь, тяните! – Мейсон умело пустил в ход хлыст, и собаки натужно захрипели, пытаясь сдвинуть груз с места.

Стремясь облегчить их участь, он подтолкнул сани и зашагал рядом. Рут шла следом, возле второй упряжки. Мэйлмют Кид помог ей тронуться с места и только после этого сам отправился в путь. Могучий силач, способный одним ударом свалить быка, он не мог бить несчастных животных: жалел их, как жалеет мало кто из погонщиков, и едва не плакал от сострадания к нелегкой собачьей доле.

– Поднатужьтесь, милые! Потерпите, бедные! – взмолился он после нескольких напрасных попыток. Но вот наконец очередное усилие увенчалось успехом: завывая от боли, измученная свора похромала вслед за двумя другими.

Разговоры прекратились. Тяжкий труд дальней дороги не допускает роскоши простой дружеской беседы.

Нет на свете участи суровее испытания северным простором. Счастлив тот, кому повезет заплатить за дневной переход по разбитой колее лишь угрюмым молчанием. И нет на свете путешествия мучительнее бесконечного преодоления снежной дороги. При каждом шаге широкие снегоступы погружаются все глубже, пока ноги не проваливаются по колено. Тогда приходится медленно, осторожно – ошибка даже на долю дюйма грозит катастрофой – вытаскивать неуклюжие громоздкие лопасти на поверхность и счищать лишний груз. Потом снова вперед и вниз, чтобы поднять на пол-ярда другую ногу. Тот, кто впервые сражается со снегом, получит право назвать себя победителем, если не растянется во весь рост на предательской дороге, а сумеет устоять, хотя уже через сотню ярдов выбьется из сил. А если к тому же сможет удержаться на безопасном расстоянии от собачьей упряжки, не попав под лапы животных и полозья саней, то вечером забьется в спальный мешок с чистой совестью и с гордостью, не доступной пониманию обитателей Большой земли. Герой, сумевший не сломаться и с честью выдержать путь длиной в двадцать снов, станет человеком, достойным зависти богов.

День тянулся медленно. Объятые благоговейным трепетом перед белым безмолвием, путники молча, упрямо продвигались вперед. Природа обладает множеством доходчивых способов убедить человека в его неизбывном ничтожестве. Для этого есть бесконечный, равнодушный ритм прилива и отлива, безумная ярость бури, жестокие удары землетрясения, пугающая канонада небесной артиллерии. И все же не существует на земле ничего более ошеломительного и оглушительного, чем непреодолимая неподвижность белого безмолвия. Все шорохи замирают, небеса проясняются и застывают в безмятежно сияющем покое вечности. Малейший шепот кажется святотатством, и человек пугается даже слабого звука собственного голоса. Одинокая крупинка жизни на призрачных просторах пустынного мертвого мира, он трепещет от собственной дерзости, ощущая себя жалкой мошкой перед лицом Вселенной. Непрошеные причудливые мысли мелькают в голове, великая тайна мироздания ищет и не находит выражения.

Страх смерти, ужас перед Создателем, благоговение перед непостижимой вечностью мира охватывают усталого путника, сменяясь надеждой на воскресение и жизнь, жаждой бессмертия, тщетным стремлением заточенной в темнице сущности к свободе и свету. Только здесь и сейчас человек остается наедине с Господом.

Миновал еще один день. Река удлинила маршрут прихотливым широким изгибом. Чтобы сократить путь, Мейсон направил свою упряжку прямо к перешейку. Однако собакам не хватило сил забраться на крутой берег. Хотя Рут и Мэйлмют Кид дружно толкали сани, полозья проскальзывали и срывались. Настало время сделать последний, решающий рывок. Истощенные, ослабевшие от голода собаки собрали остатки сил и обреченно полезли вверх по склону. Медленно-медленно сани вползли на берег, однако вожак дернул свору вправо и задел снегоступы хозяина. Результат оказался трагическим.

Мейсон не удержался на ногах; одна из собак упала и запутала остальных; сани опрокинулись и рухнули обратно – туда, откуда только что с огромным трудом поднялись. Резко, яростно свистнул по собачьим спинам хлыст. Особенно досталось той, которая упала первой.

– Не надо, Мейсон, не бей, – умоляюще проговорил Мэйлмют Кид. – Бедняга и так едва стоит. Подожди, давай лучше подпряжем мою свору.

Мейсон нарочно задержал хлыст, чтобы дождаться конца просьбы, и с отчаянной яростью хлестнул по спине провинившуюся собаку.

Кармен – а это была именно Кармен – задергалась на снегу, жалобно завизжала и перекатилась на бок.

Настала минута горестного испытания: погибающая собака, два разгневанных товарища.

Рут в тревоге наблюдала за мужчинами. Мэйлмют Кид сумел сдержаться, хотя в глазах застыло горькое осуждение. Молча склонился он над обреченной Кармен и обрезал постромки. Без единого слова путники объединили две своры в одну и общими усилиями преодолели препятствие. Сани двинулись дальше, умирающая собака кое-как заковыляла следом. До тех пор, пока животное способно двигаться, его не пристреливают: дают последний шанс на тот случай, если удастся убить лося и накормить всех – и людей, и свору.

Уже раскаиваясь в безумной жестокости, но из упрямства отказываясь признать собственную слабость и извиниться, Мейсон тяжело брел во главе небольшого каравана и не подозревал, что идет навстречу смерти. Путь пролегал по заросшей хвойным лесом низине. Примерно в полусотне футов от колеи возвышалась величественная сосна. Веками стояло дерево на этом месте, и судьба готовила ему конец – один на двоих с человеком.

Мейсон остановился и склонился, чтобы подтянуть ремни снегоступов. Собаки улеглись на снег, и сани замерли. Странная тишина объяла мир, замороженный лес уснул в неподвижности. Холод и молчание сковали живое сердце и дрожащие губы природы. Но вдруг в воздухе пролетел тихий вздох; путники не столько его услышали, сколько ощутили в ледяной пустоте предвестье движения. А через мгновение утомленная грузом столетий и снегов огромная сосна сыграла главную роль в трагедии непобедимой смерти. Мейсон услышал зловещий треск и попытался выпрямиться, но не успел: удар пришелся на плечо.

Нежданная опасность, стремительная жестокая гибель – как часто сталкивался со страшными случайностями Мэйлмют Кид! Сосновые иголки еще дрожали, когда он отдал короткую команду и начал действовать. Рут не упала в обморок и не закричала подобно белым сестрам. Молча подчиняясь приказу и прислушиваясь к стонам мужа, она что было сил налегла на конец примитивного рычага, стараясь весом худенького тела облегчить тяжесть рухнувшего дерева. Тем временем Мэйлмют Кид набросился на сосну с топором в руках. Сталь звенела, вгрызаясь в замороженное дерево, а каждый мощный удар сопровождался громким, натужным дыханием дровосека.

Наконец он освободил и положил на снег то, что осталось от сильного, здорового, молодого человека. Однако еще более угнетающе подействовала застывшая на лице индианки немая скорбь – странное сочетание надежды и безысходности. Говорили мало, люди Севера быстро понимают бесполезность слов и неоценимую важность поступков. При температуре в шестьдесят пять градусов мороза человек не способен долго лежать в снегу и при этом оставаться живым. Поэтому Мэйлмют Кид поспешно соорудил из елового лапника подобие топчана и уложил закутанного в шкуры и одеяла товарища, а рядом развел костер, топливом для которого послужило ставшее причиной трагедии дерево. Сзади и сверху натянул примитивное подобие тента: кусок парусины надежно задерживал и отражал тепло. Этот прием отлично знако́м всем, кто изучал физику не за школьной партой, а на практике.

Точно так же все, кто когда-либо встречался со смертью, слышат и понимают ее зов. Даже беглый, поверхностный осмотр не оставил сомнений: Мейсон искалечен непоправимо и безнадежно. Правая рука, правая нога и позвоночник сломаны; нижняя половина тела парализована; велика вероятность серьезных внутренних повреждений. Лишь редкие, едва слышные стоны доказывали, что несчастный еще жив.

Никакой надежды на спасение, ни малейшей возможности помочь. Безжалостная ночь медленно ползла, обрекая Рут на свойственное ее народу безысходное стоическое терпение и высекая на бронзовом лице Мэйлмюта Кида новые глубокие морщины.

Пожалуй, меньше всех страдал сам Мейсон. Он наконец-то вернулся в туманные горы на востоке штата Теннеси – туда, где прошло детство – и сейчас вновь переживал счастливые дни. Жалко и трогательно звучал давно забытый тягучий южный говор, когда в бреду он рассказывал о темных, богатых рыбой омутах, об охоте на енотов, о набегах за арбузами на чужие огороды. Рут слушала, почти ничего не понимая, однако Мэйлмют Кид все понимал и чувствовал, как способен чувствовать только тот, кто долгие годы провел вдали от населенного людьми мира.

Утром к Мейсону вернулось сознание, и Мэйлмют Кид склонился над товарищем, чтобы расслышать его шепот.

– Помнишь, как четыре года назад мы встретили Рут на реке Танана? Тогда я не сразу сумел оценить ее. Просто симпатичная девчонка, вот и понравилась. Но потом понял, что это не все. Она стала мне хорошей женой, всегда рядом в трудную минуту. Когда доходит до серьезного дела, ей нет равных. Помнишь, как стреляла на порогах в Мусхорне, чтобы снять нас с тобой со скалы? Пули молотили по воде как град. А голод в Никлукуето? Тогда Рут примчалась по замерзшей реке, чтобы предупредить об опасности.

Да, хорошая жена. Лучше той, прежней. Не знал, что я уже был женат – там, дома? Никогда не рассказывал? Попробовал однажды, еще в Штатах. Потому и оказался здесь. Мы с ней вместе выросли. Уехал, чтобы она смогла подать на развод. Подала и получила то, что хотела.

А Рут совсем другая. Собирался закончить все дела и вернуться вместе с ней на Большую землю. Но теперь уже поздно. Не отправляй ее обратно в племя, Кид. Будет очень тяжело. Подумай сам! Почти четыре года питаться нашей пищей – бекон, фасоль, мука и сухофрукты – и вдруг вернуться к рыбе и оленьему мясу. После того как Рут узнала, что мы живем лучше, чем ее народ, не нужно ей возвращаться обратно. Позаботься о моей жене, Кид, прошу. Впрочем, ты всегда обходил женщин стороной и не рассказывал, почему сюда приехал. Пожалей ее и как можно скорее отправь в Штаты. Но устрой так, что если вдруг соскучится и захочет домой, то сразу сможет вернуться.

А ребенок… он еще больше нас сблизил, Кид. Надеюсь, что родится мальчик. Только подумай – моя плоть и кровь! Он не должен остаться здесь, на Севере. А если вдруг девочка… нет, не может быть. Продай мои меха: выручишь не менее пяти тысяч, – да еще столько же принесет компания. Объедини мои акции со своими, так будет надежнее. А ей выдели неотчуждаемую долю. Проследи, чтобы сын получил хорошее образование. А главное, не отпускай его сюда. Белому человеку тут не место.

Моя жизнь кончена. Осталось три-четыре ночи, не более. А вам надо идти дальше. Непременно! Помни: это моя жена и мой сын. О боже, только бы родился сын! Вам нельзя оставаться со мной. Умираю и приказываю продолжить путь.

– Дай нам еще три дня, – произнес Мэйлмют Кид. – Вдруг станет лучше? Может, что-нибудь изменится?

– Всего три дня.

– Вы должны идти.

– Два дня.

– Моя жена и мой ребенок, Кид. Не проси.

– Один день.

– Нет-нет! Приказываю…

– Последний, единственный день. Продержимся на запасах. Вдруг убью лося?

– Нет… впрочем… хорошо. Всего день, ни минутой дольше. Только не оставляй меня лицом к лицу со смертью, умоляю. Достаточно одного выстрела, пальцем на курок… и конец. Сам знаешь. Подумай, подумай! Моя плоть и кровь, а я так его и не увижу!

Позови сюда Рут. Хочу с ней попрощаться. Сказать, чтобы думала о ребенке и не дожидалась моего ухода. Иначе может отказаться продолжить путь. Прощай, старина, прощай.

Послушай! Там, на склоне, над рекой, есть отличное местечко. Намоешь изрядно, уж я-то точно знаю. И еще…

Мэйлмют Кид склонился ниже, чтобы не упустить последние ускользающие слова: победу умирающего товарища над собственной гордостью.

– Прости за… ты понимаешь… за Кармен.

Оставив Рут тихо плакать возле мужа, Мэйлмют Кид надел парку, прикрепил снегоступы, сунул под мышку ружье и зашагал в лес. Он вовсе не был новичком в бесконечных испытаниях северного края, но ни разу не оказывался в столь жестоких тисках судьбы. В теории уравнение было очевидным: три жизни против одной, обреченной на скорый конец, – и все же сомнения не отпускали. Пять лет скитаний плечом к плечу по замерзшим рекам и глубоким колеям, мертвого сна на коротких стоянках, изнуряющего труда на золотых приисках, лицом к лицу со смертью от холода и голода – пять лет постоянного преодоления связали их с Мейсоном надежными узами братства. Спаяли настолько крепко, что порой возникала смутная ревность к Рут за то, что стала третьей. И вот теперь придется собственной рукой оборвать не только связь, но и жизнь друга.

Мэйлмют Кид молил Бога послать лося – всего лишь одного лося! Но, похоже, звери покинули проклятую землю. К ночи изможденный человек вернулся к костру с пустыми руками и тяжелым сердцем. Лай собак и громкие крики Рут заставили ускорить шаг.

Страшная картина предстала перед глазами: вооружившись топором, индианка в одиночку сражалась со сворой взбесившихся псов. Обезумев от голода и усталости, те нарушили железное правило неприкосновенности хозяйского добра и набросились на съестные припасы. Перевернув ружье вперед прикладом, Мэйлмют Кид вступил в битву. Естественный отбор проявился с неприкрытой северной жестокостью. С угрюмой монотонностью ружье и топор вздымались и резко падали. Гибкие собачьи тела извивались, глаза бешено горели, с клыков падала слюна. Люди и звери насмерть сражались за превосходство. Наконец избитые собаки подползли к костру, чтобы зализать раны и выплакать звездам свою горькую участь.

Запас сушеного лосося пропал. На двести миль пути по холодной пустыне осталось всего пять фунтов муки. Рут вернулась к мужу, а Мэйлмют Кид освежевал собаку, чья голова попала под удар топора, аккуратно разрезал тушу на куски и спрятал; лишь шкуру и потроха бросил недавним сообщникам.

Утро принесло новую беду. Животные накинулись друг на друга. Кармен, еще цеплявшаяся за остатки жизни, первой пала жертвой жестокой схватки. Хлыст слепо, без разбору гулял по спинам и головам; собаки корчились и визжали от боли, однако не разбегались до тех пор, пока не осталось ничего: ни костей, ни шкуры, ни шерсти.

Занимаясь печальным делом, Мэйлмют Кид прислушивался к бреду Мейсона. Несчастный снова вернулся в Теннеси и теперь жарко доказывал что-то друзьям юности.

Работал Кид умело и проворно. Рут наблюдала, как он мастерит тайник, похожий на те, которыми иногда пользуются охотники, чтобы спасти добычу от росомах и собак. Почти до земли пригнув верхушки двух небольших сосен, он связал их прочными ремнями из лосиной шкуры. Ударами хлыста заставив собак подчиниться, запряг три своры в двое саней. Туда же загрузил все, кроме согревавших Мейсона шкур и одеял. Потуже закутал товарища, перевязал веревками, а концы надежно прикрепил к верхушкам сосен. Одно движение острого ножа, и деревья распрямятся, подняв тело высоко в воздух.

Рут уже выслушала напутствия мужа, и теперь смиренно ждала конца. Бедняжка успела хорошо выучить урок покорности. Как и все женщины северного народа, с самого детства она склоняла голову перед властителями мира, не в силах представить, что можно перечить мужчинам. Мэйлмют Кид позволил на прощание поцеловать Мейсона и выплеснуть горе – даже такая малость противоречила обычаям родного племени, – а потом подвел к первым саням и помог закрепить снегоступы. Почти не видя ничего вокруг, слепо повинуясь привычке, Рут взяла шест и хлыст, чтобы направить собачью упряжку по льду замерзшей реки. Сам же Мэйлмют Кид вернулся к впавшему в забытье Мейсону и присел возле костра, молясь, чтобы товарищ умер своей смертью и освободил от страшной миссии.

Невесело коротать время в пустоте белого безмолвия, наедине с печальными мыслями. Молчание темноты милосердно: тишина окутывает плотным покровом и нашептывает слова утешения. Однако эфемерное белое безмолвие, прозрачное и холодное под ледяными стальными небесами, не ведает сострадания.

Миновал час, другой. Мейсон не умирал. В полдень солнце, едва приподнявшись над южным горизонтом, бросило на небосвод косые отсветы и сразу погасло. Мэйлмют Кид медленно встал и заставил себя подойти к товарищу, чтобы посмотреть, жив тот или умер. Белое безмолвие презрительно усмехнулось, великий страх охватил душу. Лес ответил коротким гулким эхом.

Через минуту Мейсон вознесся в свою воздушную гробницу, а Мэйлмют Кид пустил собак диким галопом и помчался по снежной пустыне.